Герой
Каюсь. Музу мою невзлюбила экзотика.
Не воспитанный с детства в охотничьих играх,
Мой герой не ходил за Чукотку на котика
И не целился в глаз полосатого тигра.
И норд-ост не трепал его пышные волосы
Под оранжевым парусом легкой шаланды.
Он не шел открывать неоткрытые полюсы,
Не скрывал по ущельям тюки контрабанды.
Словом — личность по части экзотики куцая,
Для цветистых стихов приспособлена плохо.
Он ходил в рядовых при большой революции,
Подпирая плечом боевую эпоху.
Сыпняками, тревогами, вошью изглоданный,
По дорогам войны, от Читы до Донбасса,
Он ходил — мировой революции подданный,
Безыменный гвардеец восставшего класса.
Он учился в огне, под знаменами рваными,
В боевой суматохе походных становий,
Чтобы, строя заводы, орудуя планами,
И винтовку и сердце держать наготове.
И совсем не беда, что густая романтика
Не жила в этом жестком, натруженном теле.
Он мне дорог от сердца до красного бантика,
До помятой звезды на армейской шинели.
1929
* * *
Шестой
Хорошие были ребята:
Кремневые, на подбор.
Трава на тропе примята,
Зарос лопухами двор.
Синеет в траве колокольчик.
Кузнечик стрижет в тишине.
Переглянулись молча
И молча встали к стене.
Хорошие были ребята:
Кронштадтские. Моряки.
Одетый медью заката,
Конвой подровнял штыки.
Подул ветерок с заречья,
И сразу стало свежо.
В высокой траве кузнечик
Стрижет себе да стрижет.
Хорошие были ребята,
Ребята были «на ять».
Замедленно падал пятый.
Шестой остался стоять.
Шестой шатнулся сутуло
(Шаг в сторону, шаг назад)
И рыжему есаулу
Взглянул исподлобья в глаза.
Сказал, улыбаясь косо:
— И тут тебе не везет.
Ужо вот тебя матросы
Почище пустят в расход…
Упал на мягкую мяту
Под выстрелами в упор.
Хорошие были ребята:
Кремневые, на подбор.
1933
* * *
Над картой союза
Подведи меня к карте моей страны,
Дай коснуться чуткой рукой
Этих острых гор снеговой белизны,
Этих мест, на которые нанесены
Сталинград,
Каховка,
Джанкой.
Покажи мне, товарищ, где ост, где вест,
И скажу я тебе тогда,
Как, сынов провожая из отчих мест,
Мать рыдала и были слезы невест
Солоны, как морская вода.
Покажи мне, товарищ, где север, где юг,
И скажу я тебе тогда,
На какой параллели,
В каком бою
Пролетали гулко в железном строю
Броневые мои поезда.
Сталинград и Каховка,
Омск и Джанкой,
Теплый август и хмурый март.
Растеряв по дороге сон и покой,
Ваши судьбы чертили мы жесткой рукой
На квадратах двухверстных карт.
Голоса наших пушек смолкли давно.
Кости смелых тлеют в гробу.
Чтобы жить и цвести вам было дано,
От дроздовцев и черного сброда Махно
Мы отбили вашу судьбу.
Чтобы плод наливался соком в саду
И под гроздью гнулась лоза,
За чертой перешейка в двадцатом году,
На последнем допросе в слащевском аду,
Я оставил свои глаза.
Подведи меня ближе…
Давай постоим
Возле карты моей страны.
Положи мою руку на солнечный Крым,
Чтобы видел я зрячим сердцем своим
Море блеклой голубизны.
Чтобы видел я зрячим сердцем бойца,
Как в звенящий июльский зной
По густому, по злому посеву свинца,
Разливаясь без края и без конца,
Плещет рожь золотой волной.
Темнота зажмет человека в тиски,
И готов кричать человек.
Но ребячий смех долетит с реки,
И обмякнет сердце,
И пепел тоски
Облетит с опаленных век.
Возле карты страны постоим вдвоем.
Будем память, как книгу, листать.
О годах, записанных в сердце моем,
О походной дружбе песню споем -
Ту, что нашей жизни под стать.
1934
* * *
«Трассой пулеметной и ракетной…»
Трассой пулеметной и ракетой
Облака рассечены в ночи.
Спи ты, не ворочайся, не сетуй
И по-стариковски не ворчи.
С юности мечтали мы о мире,
О спокойном часе тишины.
А судьба подбросила четыре
Долгих, изнурительных войны.
Стало бытом и вошло в привычку -
По полету различать снаряд,
После боя, встав на перекличку,
Заполнять за друга полый ряд.
Скорбь утрат, усталость, боль разлуки,
Сердце обжигающую злость -
Все мы испытали. Только скуки
В жизни испытать не довелось.
Под Ржевом
1942
* * *
«Видно выписал писарь мне дальний билет…»
Видно, выписал писарь мне дальний билет,
Отправляя впервой на войну.
На четвертой войне, с восемнадцати лет,
Я солдатскую лямку тяну.
Череда лихолетий текла надо мной,
От полночных пожаров красна.
Не видал я, как юность прошла стороной,
Как легла на виски седина.
И от пуль невредим, и жарой не палим,
Прохожу я по кромке огня
Видно, мать непомерным страданьем своим
Откупила у смерти меня.
Испытало нас время свинцом и огнем.
Стали нервы железу под стать.
Победим. И вернемся. И радость вернем.
И сумеем за все наверстать.
Неспроста к нам приходят неясные сны
Про счастливый и солнечный край.
После долгих ненастий недружной весны
Ждет и нас ослепительный май.
Под Ржевом
1942
* * *
«Луна висит над опаленным садом…»
Луна висит над опаленным садом.
В ночном тумане тает синий дым,
Рассвет не скоро. Сядь на бурку рядом.
Поговорим. На звезды поглядим.
Здесь, у костра, не скрыть ночному мраку
Всей разницы повадок, вкусов, лет.
Когда я первый раз ходил в атаку,
Ты первый раз взглянул на белый свет.
Своей дорогой шел сквозь годы каждый,
Мечтая счастье общее найти,
Но буря к нам нагрянула однажды,
Слила в одну дорогу все пути.
Тем знойным летом, слыша танков топот,
Мы побратались возрастом в бою,
Помножив мой сорокалетний опыт
На твой порыв и молодость твою.
Когда пробьет урочный час расплаты,
На запад схлынет черная беда, -
В высоком званье старого солдата
Сольются наши жизни навсегда.
Испытанные пулей и снарядом,
Виски свои украсив серебром,
Мы на пиру победы сядем рядом,
Как в эту ночь сидели над костром.
Под Ржевом
1942
* * *
Контузия
Фугаски выли, воздух рассекая,
Ломая сосны, разрывая мох.
И вдруг настала тишина такая,
Что человек от тишины оглох.
И все сместилось в тишине несносной,
И невесомой сделалась рука.
Над головой – воронки, люди, сосны,
А снизу – самолеты, облака.
И все вокруг, утратив постоянство,
Как странный, бесшабашный хоровод,
Сквозь полое, беззвучное пространство,
Раскачиваясь, прыгая, плывет.
Вздохнуть бы глубже, разорвать рубаху,
За облако схватиться на лету!
Но кто-то бьет по голове с размаху,
Как в деготь, погружает в темноту…
Аптечный запах. Серый тент палатки.
В ушах звенит серебряная нить…
Сквозь звон далекий голос: «Все в порядке.
Следить за пульсом. Лед переменить».
Новый Оскол
1943
* * *
«Сверля туннели по сугробам талым…»
Сверля туннели по сугробам талым,
Ручьи, звеня, стремятся в лоно рек,.
А при пути, измученный металлом,
Как свечка, догорает человек.
Его убийц тесня и настигая,
За горизонт товарищи ушли.
Слепит глаза голубизна нагая,
Тревожит запах тающей земли.
Кровь застывает, по виску стекая,
Взгляд застилает дымка полусна.
И зреет бред…Так вот она какая,
Последняя, двадцатая весна.
До тех, что скрылись за горбом пригорка,
Не докричишься, сколько ни кричи.
Баюкает ручьев скороговорка,
Картавят рядом черные грачи.
И весь в свеченье небосвод высокий.
И степь под снегом празднично светла.
Ты слышишь? — В травах оживают соки
От каждой капли твоего тепла.
Под Белгородом
1943
* * *
Взгляд вперед
Под старость, на закате темном,
Когда сгустится будней тень,
Мы с нежностью особой вспомним
Наш нынешний солдатский день.
И все, что кажется унылым,
Перевалив через года,
Родным и невозвратно милым
Нам вдруг представится тогда.
Странички желтые листая,
Мы с грустью вспомним о былом.
Забытых чувств и мыслей стая
Нас осенит своим крылом.
Перележав на полках сроки
И свежесть потеряв давно,
Нас опьянят простые строки,
Как многолетнее вино.
Белгород
1943
* * *
Подруге воина
К чему рыданья, жалобы и пени?
Смири себя и думай о другом.
Да! Никогда не проскрипят ступени
Под кованым солдатским сапогом.
Да! Никогда сквозь снеговую замять
Не проблеснут любимых глаз огни.
Его письмо последнее, как память
О невозвратном счастье, сохрани.
Утерян счет утратам и разлукам.
Прожорлива голодная война.
Быть может, к нашим сыновьям и внукам
Придут любовь, и мир, и тишина.
Мы верим и надеемся… А ныне,
Наперекор всевластию свинца,
Ты сохрани в своем малютке сыне
Солдатское бессмертие отца.
Белгород
1943
* * *
«Стараясь догнать убегающий день…»
Стараясь догнать убегающий день,
Под вечер шагает солдат большаком.
А рядом бредет долговязая тень,
Цепляясь за травы огромным штыком.
Солдатская должность – шагай да шагай,
Клуби каблуками горячую пыль.
Направо – ветрами иссушенный гай,
Налево – поджарый, хохлатый ковыль.
На миг задержался солдат у пруда,
Сухими губами к баклажке приник.
И булькает, булькает в горле вода,
И рвется из ворота острый кадык.
Он залпом осушит баклажку до дна
И дальше пойдет, не сбиваясь с пути.
У всех пехотинцев забота одна –
Как можно скорей до победы дойти.
И значит, нельзя, чтоб солдат уставал.
И значит, идти ему ночью и днем.
А после победы устроим привал
И всласть попируем и всласть отдохнем.
1-й Прибалтийский фронт
июль 1944
* * *
Ровеснику
Мих. Исаковскому
Погляди-ка, не наши дети ли
Жгут костры на ночном привале?
Как состарились – не заметили,
Будто целый век воевали.
Воет степь орудийным голосом.
Хоть бы к ночи примолкла малость!
Седина просочилась в волосы,
Подступила к сердцу усталость.
Нынче громы гремят за Люблином,
Под Варшавой, под Ригой где-то .
Сколько в юности недолюблено,
Недорадовано, недопето!
Нами убраны сора грудищи,
Ветер вел нас в дымные дали.
Мы за пять поколений будущих
В свой недолгий век отстрадали.
Дерзких дум добровольным пленникам
Тихих дней перепали крохи.
Вот что значит быть современником
Непомерно большой эпохи.
И к себе мы не знали жалости.
В наших песнях не было фальши.
Стиснув зубы, сквозь дым усталости
Мы упрямо шагали дальше.
По-солдатски справлялись с нервами,
И была наша жизнь согрета
Тем, что в мире самыми первыми
Мы встречали зори рассвета.
Пусть дороги в эпоху новую
Не разведены и опасны, -
Мы свою судьбу сквозняковую
Ни на что менять не согласны.
1-й Прибалтийский фронт
1944
* * *
«Дорогая моя! Неизменный мой друг!..»
Дорогая моя! Неизменный мой друг!
В день Победы вперед погляди.
Как просторна земля! Сколько света вокруг!
Сколько радости там – впереди!
Вот обрублены нити военных дорог,
Что не раз разлучали с тобой,
Вот и снова прошли мы сквозь годы тревог,
Тесно связаны общей судьбой.
В дни, когда налетающий с запада шквал
Сыпал ливнями огненных стрел,
Я Отчизне, как сын и солдат, отдавал
Все, что мог, что имел, что умел.
Я шагал по обугленной боем меже,
Чтоб до сердца солдата дойти;
Был своим человеком в любом блиндаже,
У любого костра при пути.
Я пронес в эти дни сквозь ревущий металл
Голос гневного сердца живой.
О сегодняшней радостной встрече мечтал
В белоснежных полях под Москвой.
Нашу светлую радость ни с кем не деля,
В День Победы пройдем по Москве,
Звезды нашей судьбы над громадой Кремля
Нынче снова зажглись в синеве.
9 мая 1945г.
* * *
«Мир детства моего на дне морском исчез…»
Мир детства моего на дне морском исчез…
Где петухи скликались на рассвете,
Где зрела рожь, синел далекий лес,
Теперь в воде сквозят рыбачьи сети.
Ты грустным взглядом в глубину глядишь
Без горьких сожалений и обиды.
Там чудится тебе солома крыш
Уснувшей деревенской Атлантиды.
Крепчает ветер. Между черных свай
Вскипает пены белоснежной вата…
Спи, Атлантида. Спи и не всплывай.
Тому, что затонуло, нет возврата.
1951
* * *
«Покров по округе прошел снегосеем…»
Покров по округе прошел снегосеем,
Намел у околицы ранний сугроб.
Тогда ты родился, тогда Алексеем
Нарек тебя строгий егорьевский поп.
Травинки искрились нарядной порошей.
В избе тебя новая зыбка ждала.
Склонившись над зыбкой, впервые Алешей
Тебя несчастливая мать назвала.
На всю свою жизнь ты запомнил с пеленок,
Как в утренний часпетухи гомонят,
Как лижет тебя мокроносый теленок,
Как топают ножки курчавых ягнят.
Еще ты запомнил, уже подрастая,
Что мать утирает слезинки с лица,
Что в темном киоте старуха святая
Молчаньем своим осуждает отца,
Что где-то отец твой куражится пьяный,
Вконец замордованный злобной судьбой…
Мигает лампадка. Всю ночь тараканы
В щелястых полатях шуршат над тобой.
И матери тихой несмелая ласка –
Как солнечный зайчик на черной стене.
А все это вместе – жестокая сказка
О канувшем в дальнее прошлое дне.
1961
* * *
Девятьсот двадцатый
Наивная обманщица цыганка,
В пустой надежде на краюшку хлеба
Водила по ладони грязным пальцем,
Разглядывая линии судьбы.
Под грохот недалекой канонады
Она бубнила о больших удачах,
Об исполненье всех моих желаний,
Об окончанье всех моих забот.
Сулила старость в генеральском чине,
Жену-графиню, русокудрых внуков,
Совсем забыв, что на моей фуражке
Горит пятиконечная звезда.
Вокруг базар шумел разноголосо.
Безглазый лирник пел про Гамалию,
В «три листика» играли дезертиры –
Вчерашние соратники Махно.
Горластые торговки продавали
Лепешки из подсолнечного жмыха,
Вонючую рыбешку «барабульку»,
Коричневый, как деготь, самогон,
Застиранные серые рубахи,
Заморские табачные жестянки,
Ремни гвардейцев кайзера Вильгельма
С орлом и изреченьем «Got mit uns»,
Как водится, цыган водил медведя,
И тот медведь показывал народу,
Как важно на Москву ходил Деникин,
Как Врангель от Каховки удирал.
У коновязи сиплая шарманка
Нас извещала всхлипами глухими,
Что бедная Маруся отравилась,
Не получив взаимности в любви.
А на плече бродяги-савояра
Сидел хохлатый, престарелый попка.
Он клювом, желтым, как солдатский ноготь,
Мне вынул «счастье» за щепоть махры,
То «счастье» трафаретными словами
Вполне категорично утверждало,
Что я рожден для неги под Венерой,
Голубоватой, женственной звездой,
Что юность может принести невзгоды,
Но сквозь напасти и людскую злобу
Путь славы по ночам багряным светом
Планета Марс мне будет освещать.
От этих попугайных предсказаний,
На нашу жизнь нимало не похожих,
Я загрустил…
Но с дальней колокольни
Сорвался медным окриком набат.
И в пеструю сумятицу базара
Ввинтился визг фугасного снаряда,
И конский храп, и добрый стук тачанки,
И «максима» веселый перебор.
И наш комвзвод товарищ Тимофеев,
Презрительно взглянув на спекулянтов,
Лежащих ниц, скомандовал:
«По коням!»
Навстречу бою высверкнув клинком.
Мы бросились в атаку на карьере,
Степную пыль до неба поднимая,
И впереди летящих лав катилось
Стогрудое, протяжное
«Ур-ра!»,
…
Так мы росли…
Кровь на траве примятой.
Ночной костер.
Речной студеный брод.
И в вечной славе
девятьсот двадцатый –
Невиданный, неповторимый год.
1967